История новогодней елки. Проверка на пластичность

Если бы древнему русичу предложили встретить Новый год под елкой, он с негодованием отверг бы это предложение со словами: «Что вы меня хороните!» Может быть, в этом кроется ответ на вопрос, почему Петру I так и не удалось насадить традицию рождественского дерева в России в XVIII веке. Зато в веке девятнадцатом в нашей стране молниеносно произошла «елочная революция». Быстрота ее свершения, как и метаморфозы, связанные с елкой в Советском Союзе, заставляют задуматься над проблемой пластичности народной психологии в последние три столетия существования этого мира.

Современному читателю, не представляющему новогодние торжества без украшенной елки, это может показаться странным, но обычай «приглашать» зимой в дом лесную красавицу утвердился в большинстве стран Европы относительно недавно — в середине XIX века. В древности и Средневековье ель в этой части света не жаловали. Греки, римляне, как, впрочем, и кельты, к этому дереву были более или менее равнодушны. Славяне вообще считали его связанным с нижним миром, миром смерти, или с низшей демонологией. «Лешачье древо» — так окрестили наши далекие предки вечнозеленую стражницу низин и болот. Только в германской мифологии ель оказалась в некотором, хотя и относительном, почете: здесь она связывалась с праздником зимнего солнцестояния. Но к XIII веку эта традиция почти умерла. Тем не менее именно в землях Священной Римской империи германской нации в раннее Новое время зародился обычай украшения елки на зимние праздники.

Легенда связывает эту традицию с именем основоположника протестантизма Мартина Лютера. Рассказывают, что как-то в ночь под Рождество проповедник возвращался по лесу домой и заплутал. Пробираясь через сугробы по густому ельнику, Лютер взглянул на небо — и обомлел. Весь черный небесный свод был усыпан огромными яркими звездами — такими, какие потом изображал Ван Гог на своих полотнах, и казалось, что эти звезды качаются на ветках пышных елей, окруживших основателя нового течения в христианстве. Добравшись до дома, Лютер захотел поделиться с родными чудесным лесным видением. Он принес елку и украсил ее ветки зажженными свечами. По его мнению, получилось похоже. С тех пор и сам Мартин, и его ближайшие друзья начали на Рождество ставить в своих покоях еловое дерево.

Примерно в это же время — в середине XVI века — в протестантской традиции складывается несколько апокрифов, связывающих елку с темой Рождества Христова. В одном из них рассказывается, что в Рождественскую ночь все деревья пришли на поклон к младенцу Иисусу. Были здесь и пальмы, и эвкалипты, и величественные кедры. На их фоне елка как-то затерялась и скромно стояла в сторонке. Христос заметил такую смиренность и оценил ее. Тогда он совершил первое чудо: с неба на ветки ели начали сыпаться звезды, превратив ее в настоящую красавицу и сделав тем самым первым объектом божественного милосердия и символом Рождества.

Существует еще одна красивая протестантская легенда на интересующую нас тему. В ней повествуется, что однажды в сочельник некий лесник со своей семьей собрались у скромного очага и приготовились ужинать. В этот момент они услышали робкий стук в дверь. Открыв, лесник и его домочадцы увидели у порога бедного, продрогшего и оборванного мальчика. Добрые люди пустили скитальца в дом, обогрели, накормили и уложили в постель. А наутро все их жилище огласилось пением ангелов, среди которых, 

преображенный, стоял скромный ночной гость. Это был сам Иисус. Прощаясь с семьей лесника, Господь отломил еловую ветку, воткнул ее в землю и сказал: «Зрите, я принял ваши дары, а это мой подарок вам. Впредь это дерево всегда будет плодоносить на Рождество и вы всегда будете жить в довольстве и достатке». Так закрепился обычай наряжать рождественскую ель, который медленно распространялся по северогерманским (протестантским) землям в XVI–XVII веках.

В нашей стране с праздничной елкой первым, наверное, познакомился Петр I: есть вероятность, что он видел ее в доме Лефорта в Немецкой слободе. Но почему-то царь-реформатор не оценил эту традицию любезных его сердцу немцев. В указе 1699 года о переносе празднования Нового года с сентября на январь ничего не говорилось о необходимости ставить в доме дерево ни на Рождество, ни на Новый год. Предписывалось только украшать фасады домов и въездные ворота хвойными ветками. После смерти первого русского императора этот обычай благополучно забылся.

Как считают историки, первая настоящая рождественская ель появилась в Зимнем дворце в конце 1830-х годов. Поставлена она была по личному желанию Николая I. Но вряд ли император самостоятельно проникся этой идеей. Инициатива, вероятно, исходила от его супруги — Александры Федоровны, которая была урожденной прусской принцессой. Новый обычай молниеносно освоили все аристократические семьи Петербурга. И в декабрьском номере за 1840 год газета «Северная пчела» писала: «Мы переняли у добрых немцев детский праздник в канун праздника Рождества Христова: Weihnachtsbaum (рождественское дерево — прим. ред.). Деревцо, освещенное фонариками или свечками, увешанное конфектами, плодами, игрушками, книгами, составляет отраду детей, которым прежде уже говорено было, что за хорошее поведение и прилежание в праздник появится внезапное награждение».

А спустя пять лет по рукам столичных жителей уже ходила книга Анны Дараган «Елка. Подарок на Рождество», о которой даже Виссарион Белинский сказал доброе слово. Вот какие наставления детям давало это издание: «Слушай со вниманием, что здесь сказано про елку. Зимою все деревья без листьев. Одна елка остается зелена. В праздник Рождества Христова умным, добрым, послушным детям дарят елку. На елку вешают конфеты, груши, яблоки, золоченые орехи, пряники и дарят все это добрым детям. Кругом елки будут гореть свечки голубые, красные, зеленые и белые. Под елкой на большом столе, накрытом белой скатертью, будут лежать разные игрушки: солдаты, барабан, лошадки для мальчиков; а для девочек коробка с кухонной посудой, рабочий ящик и кукла с настоящими волосами, в белом платье и с соломенной шляпой на голове. Прилежным детям, которые любят читать, подарят книгу с разными картинами. Смотрите, дети! Старайтесь заслужить такую прекрасную елку…»

Как следует из текста, первоначально елки были не очень большими, так что могли поместиться на столе. Но очень скоро в моду у аристократов входят пятиметровые красавицы, вздымающиеся от пола до потолка. К концу 1840-х годов в Северной столице в дворянской и даже просто интеллигентской среде рождественская елка становится привычной. «В Петербурге все помешаны на елках, — иронизировал по этому поводу известный в свое время литератор Иван Панаев. — Начиная от бедной комнаты чиновника до великолепного салона, везде в Петербурге горят, блестят, светятся и мерцают елки в рождественские вечера. Без елки теперь существовать нельзя. Что и за праздник, коли не было елки?»

Такой быстротой «елочной революции» наши предки обязаны, скорее всего, не только государю императору Николаю I, но и писателю Эрнсту Гофману. 1820–1840-е годы — время повального увлечения русского образованного общества немецким романтизмом. Такие гофмановские тексты, как «Щелкунчик» и «Повелитель блох», где рождественская елка выступает чуть ли не главным героем, были всем прекрасно известны, поэтому общество оказалось хорошо подготовленным к восприятию нового обычая.

Любопытно, что в некоторых богатых домах в качестве украшений использовали не игрушки и мишуру, а настоящие драгоценности (золото, серебро, камни) и дорогие ткани. В это же время, на заре елочной традиции, появляются и первые упоминания об искусственных елках, которые тогда стоили очень дорого — по 200 рублей серебром, колоссальные деньги. «Один из петербургских богачей, — пишет Александр Терещенко, дореволюционный знаток русского быта, — заказал искусственную елку вышиною в три с половиной аршина (около двух с половиной метров — прим. ред.), которая была обвита дорогой материею и лентами; верхние ветки ее были увешаны дорогими игрушками и украшениями: серьгами, перстнями и кольцами, нижние ветви цветами, конфетами и разнообразными плодами».

Первоначально, очень недолгое время, елку именовали «рождественским деревом», что было калькой с немецкого. Но уже вскоре за лесной гостьей закрепилось всем привычное название — «елка», или «рождественская елка». Первой детской песенкой, с которой ребятишки водили праздничные хороводы, было тоже немецкое произведение: «О рождественская елка, о рождественская елка! Как зелена твоя крона». Знаменитая «В лесу родилась елочка» появилась только в 1905 году. Автором ее слов была Раиса Кудашева, детская писательница. А музыку сочинил композитор-любитель, по профессии биолог, Леонид Бекман.

В 1850–1860-е годы елочная традиция распространяется и по провинции. Этот обычай усваивает даже купечество, а вот в крестьянской избе елка остается неизвестной вплоть до второй трети ХХ века. Интересно, что до начала XX столетия елка приготовлялась тайно от детей. Ребята не допускались в залу, где стояла лесная гостья, до самого последнего момента. Именно об этом повествует стихотворение Василия Князева: «О, дайте нам елку, волшебную елку / С гирляндами пестрых огней; / Заставьте томиться, заглядывать в щелку, / Гореть у закрытых дверей».
Зато в те времена существовал обычай в конце праздника отдавать елку детям на «разграбление». По завершении вечера детворе разрешалось собрать с дерева все, что на нем висело, и ребятишки с радостными воплями набрасывались на красавицу, валили ее на пол и обрывали зачастую не только украшения, но и ветви. В начале ХХ века обе традиции отошли в прошлое. Теперь дети украшали елку наравне со взрослыми и стояла она в доме много дней, а может быть, даже и недель.

Со временем начали устраивать и так называемые елки для взрослых. Сюда приезжали без детей. Такие торжества организовывались в домах начальников департаментов, губернаторов, предводителей дворянства, хозяев промышленных предприятий или богатых коммерсантов. Елки для взрослых почти ничем не отличались от вечеров, балов и маскарадов, которые Россия знала с XVIII века. Собственно рождественское дерево стало всего лишь их интерьерной деталью. А первая публичная елка была устроена в 1852 году в здании Екатерингофского вокзала в Петербурге.

С утверждением в русской культуре традиции рождественской елки резко поменялись ассоциации, связанные у наших предков с этим деревом. Из древа смерти, на ветвях которого любят качаться русалки и под лапами которого имел обычай прятаться леший, елка стала символом неувядающей, вечнозеленой благостыни Божьей. Символом вечного обновления, духовного возрождения, которые принес в этот мир Иисус Христос. «Она устанавливалась в канун Рождества, — пишет главный специалист по истории русской елки Елена Владимировна Душечкина, — для того, “чтобы люди не забывали закон любви и добра, милосердия и сострадания”». Она превратилась в райское дерево, которого люди некогда лишились, но которое в этот день ежегодно возвращалось к ним. Символическое толкование получало не только дерево в целом, но и отдельные его части и атрибуты: его храмообразная форма, вечнозеленый покров, Вифлеемская звезда (или ангел) на верхушке, горящие на нем свечи, которые всегда вызывали особо благоговейные чувства (мода на освещение елки электрическими лампочками возникла только в самом конце XIX века)… Даже крестовина, на которую ставилась елка, стала символизировать крестную ношу Иисуса, свидетельствуя о прочной опоре рождественского дерева, ибо «кто на крест опирается, тот крепко стоит, не падёт, того никакие невзгоды сокрушить не могут».

В том же XIX веке в России складывается и мифологический образ волшебного новогоднего дарителя подарков. Корнями он также уходит в западноевропейскую традицию. Так, в Германии и Скандинавии с давних времен бытовал обычай одаривания детей на День святого Николая — 6 декабря. Николай Мирликийский (архиепископ Мир Ликийских, города, что находился на территории современной Турции) жил в III–IV веках, в эпоху, когда эти земли принадлежали еще Римской империи. Это особо почитаемый святой как в католицизме, так и в православии. Обычно он считался покровителем путешественников и рыбаков, но на Западе за ним закрепилась еще и «функция» попечения за детьми. Именно поэтому там в день памяти Божьего угодника ребятня получала гостинцы. Со временем празднование 6 декабря ушло в прошлое, а традиция декабрьских подарков детям слилась с рождественскими праздниками. Именно в Рождественскую ночь стал появляться Санта-Клаус (искаженное Saint Nicolas), чтобы положить на подоконник, в камин или приготовленный чулочек свои подарки. Изображали его, как все прекрасно знают, с бородой, в красной шубе и красной шапке. В XVIII–XIX веках его также часто представляли с трубкой во рту, в которой дымился пахучий турецкий табак.

В России образ Санта-Клауса трансформировался в фигуру Деда Мороза. Изначально, в славянской традиции, образ лесного Мороза был по большей части негативным. Он насылал холод, метели, студил кровь в жилах, на него возлагали «ответственность» за весенние заморозки, губящие посевы. Зимний Мороз и Смерть находились где-то рядом. Но здесь произошла трансформация, аналогичная метаморфозам елки в русском сознании. И за это мы должны благодарить Владимира Одоевского — одного из самых интересных русских философов-романтиков XIX века и к тому же талантливого писателя. В 1841 году вышла его книга «Сказки дедушки Иринея», где впервые была дана литературная обработка фольклорного образа Мороза: он был превращен в «доброго Мороза Ивановича», который укрывает снежным покровом озимые хлеба, чтобы тем было теплее; стучит в окошки, чтобы не забывали топить печей и закрывать трубы; помогает обездоленным. Это был первый шаг к появлению привычного нам Деда Мороза, который, в отличие от Санта-Клауса, носил всегда белую шубу и шапку и табачком не баловался. На протяжении всего XIX века русские литераторы разрабатывали этот образ, в результате чего и получился привычный нам персонаж.

А вот со Снегурочкой все обстояло не так гладко. Это чисто русская героиня, не имеющая аналогов в Европе. В фольклоре она почти не разработана, разве что о «Снегурке» упоминают сказки о так называемом снежном ребенке, слепленном стариком и старухой и тающем с приходом лета. Впервые Снегурочка встречается в пьесе Александра Островского с одноименным названием. Она была написана в 1873 году и публике очень не понравилась. Вероятно, это было связано с тем, что славянофильско-почвеннические настроения в то время не пользовались популярностью среди отечественной интеллигенции. И только почти десятилетие спустя, благодаря опере Николая Римского-Корсакова по мотивам произведения Островского, которая просто произвела фурор, образ Снегурочки начал входить в новогоднюю традицию. Тем не менее до революции Снегурочка выступала только как вспомогательный персонаж: присутствовала на елках в виде украшений или упоминалась в праздничных стихах, но «соведущей» Деда Мороза никогда не была.

Бытует устойчивое, но ошибочное мнение, что большевики сразу после своего прихода к власти запретили рождественскую елку. Это не так; хотя, действительно, в годы Гражданской войны елок стало заметно меньше, но связано это было не с социально-политическими, а с экономическими причинами. И только с 1925 года в Советском Союзе начинается полномасштабная кампания против религиозных предрассудков, закончившаяся в 1929 году окончательной отменой Рождества. Вот тогда елке пришел конец. С тех пор она стала «поповским» обычаем. «Религиозность ребенка начинается именно с елки, — сообщала брошюра Николая Амосова «Против рождественской елки». — Ребенок отравляется религиозным ядом… Долой елку и связанный с нею хлам». За установку в доме рождественского дерева в те времена можно было не только поплатиться работой, но и угодить в тюрьму.

Однако такое положение продлилось относительно недолго. Уже в ноябре 1935 года на Первом всесоюзном совещании рабочих и работниц — стахановцев Сталин произносит свои знаменитые слова: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». Это было сигналом того, что советский режим почувствовал свою прочность. И елка теперь уже не представлялась простым «поповским» жупелом — напротив, она могла стать символом возвращения привычных радостей жизни. Вероятно, «наверху» этот вопрос был хорошо проработан, потому что в конце того же года в «Правде» появляется статья Павла Постышева, тогда — кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б), под названием «Давайте организуем к Новому году детям хорошую елку!». «В школах, детских домах, в дворцах пионеров, — говорилось в ней, — везде должна быть детская елка! Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года елку для своих ребятишек. Горсоветы… должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины». Призыв Постышева — кстати, вскоре репрессированного — был услышан и претворен в жизнь мгновенно. 1936 год встретили с новогодними елками, смехом и подарками для ребят. А тех, кто выступал против возрожденной традиции, стали обвинять в «левачестве».

У советской елки были свои особенности. Во-первых, она устраивалась не на Рождество, а на Новый год. Во-вторых, новогодняя елка пришла в деревню — это была принципиальная партийная установка. И в-третьих, теперь елка устраивалась для детей всех народов, проживавших на территории Советского Союза, таких, как, например, ненцы или азербайджанцы. Новогоднее дерево украшалось не Вифлеемской звездой и ангелочками, а звездой красной, пятиконечной. В качестве игрушек использовались картонные изображения самолетов, красноармейцев, поездов метрополитена и даже Днепрогэс. И конечно, непременным атрибутом всякого новогоднего торжества был портрет Сталина, который обычно вешался на стене, противоположной той, у которой ставилась елка. 

Есть даже соответствующие стихи Сергея Михалкова: «Новый год! Над мирным краем / Бьют часы двенадцать раз… / Новый год в Кремле встречая, / Сталин думает о нас».

Изменилась и пространственная символика елки. Теперь это была не колокольня храма, а кремлевская башня, увенчанная горящим символом советского строя. В 1954 году была устроена первая новогодняя елка в Большом Кремлевском дворце.

В таком виде праздник благополучно дожил до перестройки. В настоящее время, в эпоху глобализации, русская елка все больше походит на своих европейских и американских «сестер», а Дед Мороз почти неотличим от Санта-Клауса. Хорошо еще, что возродилась традиция рождественских елок, которая в условиях современной России слилась с традицией новогодней. В этом отношении забавны протесты русских православных консерваторов, обвиняющих елку и Деда Мороза в культивировании языческих традиций. Они, наверное, и не догадываются, что рождественская елка если и имеет отношение к язычеству, то только антиномическое.

История новогодней елки в России представляет собой хороший пример того, какой пластичной стала народная ментальность в XIX–XX веках. По зову моды или по политической указке она может совершать кульбиты, которые казались невозможными в древности и Средневековье. Это касается не только праздников, но и, например, таких явлений, как относительно безболезненное разделение немецкого или корейского народов после Второй мировой войны. Мир теряет патриархальность, становится более подвижным. И та традиция, с которой мы встречаем Новый год всего какие-нибудь 180 последних лет, вовсе не седая древность, а продукт литературно-философских и идеологических манипуляций. Подумайте над этим, поднимая праздничный бокал.

 

текст: П. Котов

1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (3 оценок, среднее: 5,00 из 5)
Загрузка...
Поделиться

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: